Сегодня день рождения Володи Смирнова. Непросто подобрать слова для такого дня - день рождения классного человека, да вот только не идет он больше с нами в поход... Больше полутора лет назад он погиб при спуске с Оризавы. Хочется рассказать что он значил для каждого из нас - да как-то слова не ложатся на бумагу (то бишь экран). И перечитывая то что написано им и о нем, захотелось тостом рассказать шестой случай в горах, добавить "За сказанное!" и выпить до дна.

Владимир Смирнов (smirnov@deep-thought.demos.su) 25 Nov 1994 17:19:56 ГМТ
Преамбула. Нижеследующее - логическое продолжение моих "Случаев В Горах", если кто помнит. Интересно будет не всем, но все-таки я попробую.

КАК Я НЕ СТАЛ КЛАССИКОМ

    Я проснулся утром в мокром спальнике. Ни фига себе первая за полтора года ночевка в палатке - дождь со снегом всю ночь. Дрянь.
    Снаружи Леник пытается разжечь костер. У него как всегда ничего не получается - все дрова мокрые. Он долго пытался, а потом стал будить меня:
    - Ну ты же знаешь, как это делается...
    - Да ты сам, что ли не знаешь,- говорю. - Классический принцип помнишь? Чтобы кострировать, надо обстрогировать! (Необходимое замечание. Принцип сей был открыт мной 4 года назад в байдарочной тройке по речкр Шуе (см. СВГ-5) вместе с Литвином и Кнехтом, когда в лесу тоже не было ничего сухого, и чтобы разжечь костер, то есть кострировать, приходилось соскабливать кору с веток ножом, особенно с тонких - кора поске дождя как губка, пропитана водой, а под ней практически сухая древесина. Обстрогировать, то есть. Попробуйте.)
     - Так вот, - говорю. - Обстрогируй!
     - Эх ты, - говорит Леник. - Классик!!!
     Я проснулся уже достаточно, чтобы понять, что именно он имеет в виду. То есть, все. Финита. Классик - это частный случай покойника. Человек, который может только изрекать, но не действовать. Который нужен не как человек, а как символ. То есть вообще не нужен. Человек, которого никто не воспринимает как живого, называется покойником. Так-то вот.
     Господа, если вы уезжаете в Америку, то не возвращайтесь. Вам грозит участь покойников. Вы не найдете здесь тех, кого вы помните - это уже другие люди, и вам нет места в их жизни. За тот год, что я провел в Канаде, я стал покойником для любимой девушки, для половины друзей (другая половина еще не уверена в моей смерти), да и во многом для самого себя. Не возвращайтесь. Вы можете создать себе жизнь там, но нельзя вернуть то, от чего вы уже ушли.
    Я лежал в мокром спальнике, как в гробу. Ну его нафиг, костер. Покойники не должны воскресать.
    Нет, думаю, ни фига! Пусть большая часть меня умерла, когда я уехал в Канаду. Пусть большая часть того, что осталось, умерла, когда я вернулся. Но тот чувак, который когда-то водил походы, таскал тяжелый рюкзак и разводил костры из ничего, - которым я тоже когда-то был - мне не хочется, чтобы он умирал.
    Еще не пора.
    Я вылез из палатки и начал обстрогировать. Через 5 минут костер горел.

Так я не стал классиком.

А вот что писали о нем:

Меня всегда поражало Володино чувство такта: сказать нужное спокойное слово когда все вокруг размахивают руками, защитить единственно правильным способом любимого человека, когда остальные не видели полную картину, и при этом легкая наивность, на грани с романтизмом.

Штаб-ротмистр Евреиторов

Смирнов был особенным, не похожим на других моих друзей. "Своим", но "другим". Я каждый раз, встречась с ним, удивлялся - как он может так бескомпромиссно жить? Как ему удаётся не поступиться ни единой пядью своей честности, принципиальности? Как может он не поддаться мещанству, которое царит здесь безраздельно, и все мы тут в Америке ему отдаем дань так или иначе? Москвич с немосковским выговором, на первый взгляд - грубоватый и угрюмый - оказался прекрасным исполнителем Щербакова и шутником с громким и заразительным смехом, прямолинейно-строгий модератор USENETa и почтовых листов, неумолимо отписывающий провинившихся, вдруг поражал неимоверной душевной тонкостью и щепетильностью в вопросах личной переписки. И почему я всегда знал, что стоит мне попросить о помощи, он бросит всё и приедет? Осталось сказать о нём самое страшное - трагизм, присущий его мировоззрению, тот вселенский холод, который чувствовал он в песнях Щербакова, оказался не позой, не модным увлечением, а реальной силой, которая увлекла его за собой, шепча "Аллилуйя, Аллилуйя..."

Aртем Казанцев