Сегодня день рождения Володи Смирнова. Непросто подобрать слова для такого дня - день рождения классного человека, да вот только не идет он больше с нами в поход... Больше полутора лет назад он погиб при спуске с Оризавы. Хочется рассказать что он значил для каждого из нас - да как-то слова не ложатся на бумагу (то бишь экран). И перечитывая то что написано им и о нем, захотелось тостом рассказать шестой случай в горах, добавить "За сказанное!" и выпить до дна.
Владимир Смирнов (smirnov@deep-thought.demos.su) 25 Nov 1994
17:19:56 ГМТ
Преамбула. Нижеследующее - логическое продолжение моих "Случаев В Горах", если
кто помнит. Интересно будет не всем, но все-таки я попробую.
КАК Я НЕ СТАЛ КЛАССИКОМ
Я проснулся утром в мокром спальнике. Ни фига себе
первая за полтора года ночевка в палатке - дождь со снегом всю ночь. Дрянь.
Снаружи Леник пытается разжечь костер. У него как всегда
ничего не получается - все дрова мокрые. Он долго пытался, а потом стал будить
меня:
- Ну ты же знаешь, как это делается...
- Да ты сам, что ли не знаешь,- говорю. - Классический
принцип помнишь? Чтобы кострировать, надо обстрогировать! (Необходимое замечание.
Принцип сей был открыт мной 4 года назад в байдарочной тройке по речкр Шуе (см.
СВГ-5) вместе с Литвином и Кнехтом, когда в лесу тоже не было ничего сухого,
и чтобы разжечь костер, то есть кострировать, приходилось соскабливать кору
с веток ножом, особенно с тонких - кора поске дождя как губка, пропитана водой,
а под ней практически сухая древесина. Обстрогировать, то есть. Попробуйте.)
- Так вот, - говорю. - Обстрогируй!
- Эх ты, - говорит Леник. - Классик!!!
Я проснулся уже достаточно, чтобы понять, что именно
он имеет в виду. То есть, все. Финита. Классик - это частный случай покойника.
Человек, который может только изрекать, но не действовать. Который нужен не
как человек, а как символ. То есть вообще не нужен. Человек, которого никто
не воспринимает как живого, называется покойником. Так-то вот.
Господа, если вы уезжаете в Америку, то не возвращайтесь.
Вам грозит участь покойников. Вы не найдете здесь тех, кого вы помните - это
уже другие люди, и вам нет места в их жизни. За тот год, что я провел в Канаде,
я стал покойником для любимой девушки, для половины друзей (другая половина
еще не уверена в моей смерти), да и во многом для самого себя. Не возвращайтесь.
Вы можете создать себе жизнь там, но нельзя вернуть то, от чего вы уже ушли.
Я лежал в мокром спальнике, как в гробу. Ну его нафиг,
костер. Покойники не должны воскресать.
Нет, думаю, ни фига! Пусть большая часть меня умерла,
когда я уехал в Канаду. Пусть большая часть того, что осталось, умерла, когда
я вернулся. Но тот чувак, который когда-то водил походы, таскал тяжелый рюкзак
и разводил костры из ничего, - которым я тоже когда-то был - мне не хочется,
чтобы он умирал.
Еще не пора.
Я вылез из палатки и начал обстрогировать. Через 5 минут
костер горел.
Меня всегда поражало Володино чувство такта: сказать нужное спокойное
слово когда все вокруг размахивают руками, защитить единственно правильным способом
любимого человека, когда остальные не видели полную картину, и при этом легкая
наивность, на грани с романтизмом.
Штаб-ротмистр Евреиторов
Смирнов был особенным, не похожим на других моих друзей. "Своим", но "другим". Я каждый раз, встречась с ним, удивлялся - как он может так бескомпромиссно жить? Как ему удаётся не поступиться ни единой пядью своей честности, принципиальности? Как может он не поддаться мещанству, которое царит здесь безраздельно, и все мы тут в Америке ему отдаем дань так или иначе? Москвич с немосковским выговором, на первый взгляд - грубоватый и угрюмый - оказался прекрасным исполнителем Щербакова и шутником с громким и заразительным смехом, прямолинейно-строгий модератор USENETa и почтовых листов, неумолимо отписывающий провинившихся, вдруг поражал неимоверной душевной тонкостью и щепетильностью в вопросах личной переписки. И почему я всегда знал, что стоит мне попросить о помощи, он бросит всё и приедет? Осталось сказать о нём самое страшное - трагизм, присущий его мировоззрению, тот вселенский холод, который чувствовал он в песнях Щербакова, оказался не позой, не модным увлечением, а реальной силой, которая увлекла его за собой, шепча "Аллилуйя, Аллилуйя..."
Aртем Казанцев